[1] В этом году, под сенью детища известной антисоветской организации «Народно-трудовой союз» — издательства «Посев» — увидела свет работа севастопольского «исследователя, журналиста, публициста» Дмитрия Витальевича Соколова «Таврида, обагрённая кровью. Большевизация Крыма и Черноморского флота в марте 1917-мае 1918 г.». Как сказано в аннотации:
«Книга посвящена изучению процесса завоевания большевиками политической власти в Крыму и Таврической губернии в 1917—1918 гг., от постепенного установления контроля над массами в марте-октябре 1917 г. до силового захвата власти в регионе в январе 1918 г. и последующего падения режима военно-коммунистической диктатуры весной того же года.
На основе архивных и опубликованных источников, мемуарной, художественной и научной литературы впервые комплексно рассматриваются такие важные этапы большевизации края, как постепенное разложение армейских и флотских частей в межреволюционный период; деятельность большевистских организаций в Крыму и Северной Таврии в борьбе за массы; взаимодействие крымских коммунистов с центральными партийными органами до и после Октябрьского переворота.
Особенно тщательно прослежен процесс развертывания в регионе массового террора в декабре 1917-го-марте 1918 г., его эволюция от внешне „стихийных“ проявлений насилия к относительно упорядоченным формам расправ».
Заинтригованный фразой «впервые комплексно рассматриваются такие важные этапы большевизации края», а точнее самим словом «впервые», так как считал, что «этапы большевизации края» уже достаточно освещены и в научных, и в публицистических, и в пропагандистских работах прежних лет (как про- , так и антисоветски настроенных авторов), естественно, я поспешил приобрести сие издание, не забывая, правда, о его происхождении.
Ведь большинство книг, издаваемых «Посевом», может служить лишь наглядной иллюстрацией накала борьбы эпохи холодной войны, но никак не отражать суть происходящих реальных исторических процессов. Удивительного в этом ничего нет, так как уже упоминавшийся «родитель» «Посева» — «Народно-трудовой союз» — антисоветская политическая организация русской эмиграции, образованная в период между двумя глобальными войнами двадцатого столетия, имела своей целью свержение политического строя СССР, в достижении которой прибегала к помощи, или даже вставала под знамёна нацистских спецслужб и коллаборационистских формирований. А по окончании Второй мировой войны принимала активное участие в работе западных разведок, противников СССР, в частности — ЦРУ. Показательным моментом в подтверждение этого сотрудничества может служить факт высадки американцами десанта на советской территории в апреле 1953 года из восьми «активных штыков» НТС с целью создания на Северном Кавказе антисоветской подпольной организации. Советские спецслужбы оказались на высоте, а потому озвученная затея закончилась полным провалом и гибелью четырёх диверсантов.
«Впрочем, — думал я, — всё меняется, тем более что холодная война уже стала частью истории и может руководство издательства решило поменять свой статус пропагандиста на научно-исследовательский?».
С этими мыслями я и погрузился в чтение...
Антисоветчина — от Ильина до Яковлева
С первых же строк предисловия к работе автор переходит на язык штампов и наповал убивает даже намёк на объективность, дабы, видимо, оправдать высокое доверие издателя:
«С точки зрения исторической, большевизм – это система социального помешательства, когда были физически уничтожены крестьяне, дворянство, купечество, весь слой предпринимателей, духовенство, интеллектуалы и интеллигенция; это «крот истории», вырывший братские могилы от Львова до Магадана, от Норильска до Кушки; это основанная на всех видах угнетения эксплуатация человека и экологический вандализм; это – античеловеческие заповеди, вбиваемые с беспощадностью идеологического фанатизма, скрывающего ничтожемыслие; это – фугас чудовищной силы, который чуть было не взорвал весь мир…».
Эту цитату «выдающегося» «прораба Перестройки» Александра Яковлева автор пытается подкрепить и высказыванием сбежавшего от «химер большевизма» под крыло набирающего силу германского национал-социализма Ивана Ильина:
«Мировая война 1914—1918 гг. потребовала от русского народа чрезвычайных напряжений и жертв, а главное, несоблазнённости и несоблазняемости частным прибытком: нужна была воля к победе, а не к имущественному переделу; необходимо было государственное чувство и великодержавное понимание, а не классовая зависть и ненависть, не мстительное памятозлобие, подземно тлевшее ещё от эпохи крепостного права. События снова поставили русский народ на распутье, как уже не раз бывало в его истории. И было опять два пути, две возможности; или, по слову летописи, «грозно и честно нести дело» России, или же начать «Русь нести розно». Русский народ не выдержал искушения, не справился с соблазном и пошел по второму пути, подсказанному большевиками...".
Хочу отметить сей странный момент: мне понятны обвинительные сетования сына рязанского помещика Ильина в адрес русского народа, который де «соблазнился частным прибытком», вынеся на себе все тяготы и лишения непонятной и ненужной ему войны, но вот как сегодняшний исследователь может не видеть и не осознавать, что все описываемые Ильиным пороки были прежде всего присущи его соратникам из имущих классов, для который война оказалась родной матерью?!
В общем, политическая антисоветская предвзятость автора книги вырисовывается буквально с первых её страниц. Всё дальнейшее повествование автор старательно пытается подобрать под эту предвзятость фактуру, чем в итоге низвёл сложнейшую историю нашей страны, пронизанную непростым сплетением государственных, национальных, экспансионистских, кастовых, классовых и прочих интересов, к плоскому, примитивно бихромному состоянию: «добро» — «зло», или «белое» — «чёрное». Понятно, что «чёрное», сиречь «зло» — это «партия большевиков, РСДРП(б), возглавляемая Владимиром Лениным», которая де поставила «своей целью захват власти в России», при этом якобы отрицая «российскую государственность, рассматривая страну и её население лишь как плацдарм мировой революции», а вот «добро»-"белое" — все противники большевиков. Ясное дело, что сам автор Ленина не читал – с некоторых пор антиленинское невежество стало отличительной чертой борцов с «тоталитарным наследием» прошлого. Человеку знакомому, к примеру, с работой Ленина «Грозящая катастрофа и как с ней бороться», написанной им в сентябре 1917 года, подобная чушь, высказанная автором «Тавриды» и в голову не придёт...
Но и это ещё не всё. Одно любопытное обстоятельство, упомянутое автором в преамбуле, на мой взгляд, требует чуть более полного освещения. Вот о чём идёт речь:
«В процессе написания данной работы использовалось большое количество мемуарной и научной литературы, сборники документов, публикации в периодической печати, фонды Государственного архива г.Севастополя. Помимо воспоминаний, исследований и документальных источников, в работе над книгой использовались отдельные художественные произведения (выделено мной – В.Ш.). Последние являются специфической, но важной группой источников, поскольку, наряду с присущим им вымыслом, имеют в своей основе реальный фактический материал. Прежде всего это касается тех произведений, чьи авторы были непосредственными очевидцами и участниками революционных событий в губернии…».
Уже привыкнув к тому, что в подобного рода «исследованиях», заламывая руки и причитая о судьбах миллионов невинно загубленных «маньяками-большевиками» жертв, авторы обычно ссылаются на «Красный террор» Сергея Петровича Мельгунова, естественно, забывая отметить, что разоблачение сие было приурочено к дате судебного процесса над убийцей советского полпреда Петра Войкова Борисом Ковердой, и на сомнительные материалы «Особой следственной комиссии» деникинской контрразведки «по расследованию злодеяний большевиков», я ожидал узреть в списке художественных произведений нечто подобное. Однако, к своему удивлению обнаружил, что автор, для предания работе вида объективного исследования, использовал сочинения... советских писателей: автобиографические повести Ильи Львовича Сельвинского «О, юность моя!», и Александра Григорьевича Малышкина — «Севастополь»!
И вот на этих свидетельствах, раз уж сам автор работы их таковыми считает, и на форме их использования господином Соколовым, я и заострю внимание читателей.
Кровь 1905 года родила кровь 1917-го
Итак, автор на страницах своей работы убеждает читателя, что трагические события, произошедшие в Крыму в конце 1917 — начале 1918 годов, суть акция, спланированная руководством большевистской партии. Якобы, террор единственный метод правления и способ коммуникации с массами, которым в совершенстве владели большевики, и был логичной кровавой развязкой в оазисе «крымского мира и спокойствия». А способствовала этому многомесячная агитация как местных представителей партии, коих (что вынужден признать и сам автор) было в Крыму — кот наплакал, так и заезжих пропагандистов с Балтийского флота.
Вообще, как я вижу, автор сам себя загнал в ту же неудобную позу, в которой оказались большевистские «гастролёры» Балтфлота летом 1917 года в Крыму. Большевикам после Февральской революции было необходимо набирать вес и влияние в народной массе, о чём делегатами по далям и весям составлялись отсчёты, выдержанные, бывало, в бравурных, победных тонах, но далёкие от реалий. Следуя, видимо, их примеру, господин Соколов, в погоне за известностью в определённых кругах, пытается свалить ответственность за все эксцессы революционного периода на большевиков:
«Кроме того, балтийские делегаты привезли с собой изрядное количество большевистской литературы, что также сыграло определенную роль в процессе дальнейшей радикализации масс...».
И это притом, что ему постоянно приходится с сожалением наступать своей песне на горло: «И всё же, несмотря на очевидные успехи своей агитации, большевики еще на обладали должным влиянием на солдатские, рабочие и матросские массы».
Но вот в октябре семнадцатого происходят известные события, которые, наконец, позволяют автору пренебречь остатками здравого смысла и с упоением начать описывать претворение в жизнь дьявольского плана осуществления кровавых расправ над лицами, неугодными новой власти. Вот тут-то он и приводит для полноты описания картины свидетельства советских писателей:
Царившую в те дни атмосферу воспроизвел в своей повести «Севастополь» современник этих событий, писатель А.Малышкин:
"Шёпотные рассказы наполняли город. Одни говорили, что расстреляно тридцать два, другие — семьдесят; среди офицеров попался один поп — за то, что в 1906 году выдал полиции тайну исповедовавшихся у него очаковцев. Над памятью расстрелянных вился трупный туманец выдумок, зловещих недомолвок. Поп сопротивлялся, не шёл на Малахов курган, говоря, что не принял ещё причастия: «Иды, иды, прямо в рай попадёшь!» — посмеивался, прикладом подгоняя сзади, ударник. Адмирал Новицкий принял казнь равнодушно, сказал только матросам: «Наконец-то додумались до дела, давно бы пора!..» А полковник Грубер обронил со злобной загадочностью: «Расстреливайте, но знайте, что вы все в мешке!».
И даже в матросских кубриках лазил ползучий шепот: «В мешке...в мешке... в мешке...»
На базаре обыватель перестал покупать рыбу. Про тоже бежал трепетный слушок: «Рыба небывалая, лоснистая, тяжёлая, жирная... Ломиться — сама валиться в сети, как червь...».
Видимо, автор явно рассчитывал повергнуть в шок читателя ужасными сценами беспочвенного, на первый взгляд, насилия. Впечатление от прочитанного действительно удручающее и не дай бог стране вновь пережить пожар братоубийственной войны. Но для того, чтобы прошлое не стало кошмарным будущим, необходимо понимание этого самого прошлого, а вот тут наш автор больше мешает, нежели помогает разобраться. Потому как сам Александр Малышкин описывал произошедшее несколько иначе, чем его пытается трактовать «историк» Соколов. Вот что именно написано в повести Малышкина:
«В связи с контрреволюционным настроением командного состава, а также выступления Каледина справедливый революционный гнев матросов выразился в актах расстрела нескольких офицеров».
(Из воззвания Севастопольского военно-революционного комитета.)
…Ревком наводил порядки. Ревком приостановил самочинные обыски и аресты. Присоединившиеся к ударникам темные, безвестные ватаги, потрясавшие город дикими грабежами, присмирели и попрятались. По ночам дозорили в улицах надежные матросские патрули. Двадцать тысяч бутылок вина по распоряжению ревкома было выброшено в каменистую пучину моря, под бульваром.
Из бушующих ледяным ветром аллей далеко шибал виноградный дрожжевой дух.
В городе и на рейде устанавливалась новоявленная, суровой рукой оберегаемая тишина.
Приободрился скорченный от страха, домашний, чиновный, обывательский Севастополь, откупоривал ставни и парадные, с оглядкой семенил на базары. Шёпотные рассказы наполняли город…» (далее идёт текст, приведённый Соколовым).
Какая, оказывается, мелочь — всего одна фраза «ревком наводил порядки» — но как резко сменились акценты!
Очевидец и участник событий, в отличие от господина Соколова, вольно и избрано цитирующего его повесть, упоминает не только о вспышке «революционного гнева матросов», но и о попытках новоявленной власти обуздать стихию бунта. Скрывать нечего — получалось откровенно плохо потому как, во-первых, не было у власти ещё должного опыта управления, а тем более средств обуздания вооружённой толпы, вкусившей вкус крови. Во-вторых, не было единства в руководстве, так как даже сама партия большевиков, при её немногочисленности в Крыму и до, и во время описываемых событий, не была той единой, сплочённой, дисциплинированной силой, сметающей всё на своём пути, как её изображают «исследователи», вроде господина Соколова (к примеру, большевики Евпатории не приняли Октябрьскую революцию, постановив: «Считать Октябрьский переворот в Петрограде несвоевременным, так как большевики, не имея на руках большинства в рабочем классе, едва ли сумеют удержать власть в своих руках…»). А в-третьих, нельзя забывать, что флот больше чем любой другой вид войск имел ярко выраженное кастовое расслоение, и многие из участвовавших в самосудных расправах в недавнем прошлом испытали на себе «отеческую» заботу своих офицеров, о чём, кстати, тот же Малышкин пишет чуть раньше:
«Ударники, распалённые после митинга на «Свободной России», забрали с квартир и из тюрьмы несколько (сколько – неизвестно) наиболее ненавистных офицеров, в том числе адмирала Кетрица, генерала Твердого, полковника Груббера, а также качинского механика Свинчугова, вывели всех на Малахов курган и расстреляли…
Все улицы оцеплены ударниками. Опять ходят по квартирам, вылавливают офицеров и буржуев. На «Свободной России», оказывается, целый день выбирали ревком, верх взяли большевики. Сейчас команды арестовывают своих офицеров и сводят в экипаж, где заседает самодельный суд. Когда приводят офицера, знающие его, из «стариков», выступаю за и против, рассказывая собранию все, что им известно про этого офицера с пятого года; попались уже крупные лещи, которых без пересадки отправляют на Малахов…».
Как видим, новая, стихийная, «самодельная» власть, пылая яростью к врагам революции, тем не менее, предприняла попытку избежать самосудов, но получалось так, как получалось, да и не могло быть по-другому, потому как боль и унижение, ранее загнанное куда-то в укромные уголки подсознания, теперь вырывались на волю:
«Я видела в 1905 году, как их убивали… этих, с «Очакова». Помните, было восстание? Сначала всё стреляли, потом на корабле у них что-то загорелось, они бросились в воду и поплыли сюда. Самое страшное было вот тут, у берега. Понимаете, те подплывают, выкарабкиваются, а солдаты бьют их с берега прикладами по головам и сталкивают обратно. Я была тогда дурой-девчонкой лет двенадцати, увязалась за мальчишками – подсмотреть. Они кричат, ругаются, плачут, выплывают опять. Вода стала грязная, красная. Знаете, их не вылавливали, они и сейчас там…».
Вот так — «ненависть, накопленная в течение столетий», правила бал в ту эпоху крушения вековых устоев и дезориентации масс. А едва зарубцевавшаяся рана воспоминаний жесточайшего подавления восстаний на флоте и в деревне 1905—1907 годы, оказалась на деле запущенным гнойником, вскрытие которого было только делом времени, и оно пришло в 17-ом году.
Ловкость пера и никакого мошества...
Рисуя картину ужаса первой ночи кровавых расправ, наш автор снова прибегает к помощи строк повести Александра Малышкина — мол, страшное утро 17 декабря 1917 года (когда прошли первые массовые расстрелы офицеров) он «с фотографической точностью ... воспроизвёл в своей повести»:
«В то утро звонили церкви — кажется, было воскресенье. Окрестности рейда, талые, мокрые, заунывно сверкали под солнцем. Что-то покойницкое крылось в этом сверкании и благовесте. Под Графской... суетились чёрные фигуры матросов. Самое страшное и была именно эта суета около нескладной беловатой кучи. Матросы вытаскивали из кучи не то свёртки, не то бревна и, раскачав, бросали в длинную ветхую лодку, причалившую к ступеням пристани...
-Набили этих буржуев... подметают с улицы, как сор! В сатинетовом белье, бородки нежные, конусами.
-Сичас балластины всем навяжут и амба, за боны!»
Желание автора «Тавриды» показать беспрецедентные масштабы разгула ночного, как сейчас модно выражаться, беспредела, приведшего к катастрофическим жертвам — набитых буржуев «подметают с улицы , как сор» — понятно, и, более того, я был бы в первых рядах среди жаждущих осудить зачинщиков и участников этого беззакония на вечное проклятие. Но снова один штрих, видимо, им упущенный в первоисточнике, кардинально меняет ситуацию — за пару абзацев до приведённой выше цитаты, Малышкин пишет:
«Кроме „Витизя“, в дивизионе насчитывалось ещё четыре больших парохода. Но „Трувор“ только что ушёл с карательным отрядом в Евпаторию...».
И так как в своей повести «Севастополь» автор не указал день отплытия карательного отряда, чем невольно дал повод нечистоплотным «историкам» вольно трактовать им написанное, придётся потратить малую толику времени на её выяснение, тем более, что она имеется в работе самого «историка»:
«Вечером 14 января (выделено мной — В.Ш.) к городу (Евпатории) подошли военные корабли Черноморского флота — гидрокрейсер „Румыния“, транспорт „Трувор“, буксиры „Геркулес“ и „Данай“.»
То есть, получается, что сцена «похорон» убитых, описанная Малышкиным, имела совсем иную дату — январь, а вовсе не декабрь, нежели нас пытается убедить сердобольный борец с «большевистским проклятием». Ну какая после этого может быть вера автору «Тавриды», который столь жульнически вертит «нужными» цитатами?!
Дальше — больше.
Декабрьский разгул бессудных убийств сменяет январский, который происходит как раз в Евпатории. По утверждению автора, большевикам якобы просто нечем было заняться, и обуреваемые хроническим бездельем, «разбив под Севастополем отряды Крымского штаба, большевики приступили к вооружённому захвату губернии». А прибывший в Евпаторию карательный отряд занялся привычным делом:
«Евпаторийский рейд стал местом массовых жестоких казней...».
Тут в подтверждение своей версии автор сначала приводит «свидетельства» белого эмигранта Николая Николаевича Кришевского, изложенные им в очерке «В Крыму»:
« Наутро все арестованные офицеры (всего 46 человек) со связанными руками были выстроены по борту транспорта, и один из матросов ногой сбрасывал их в море, где они утонули. Эта зверская расправа была видна с берега, там стояли родственники, дети, жёны... Всё это плакало, кричало, молило, но матросы только смеялись...».
То обстоятельство, что господин Соколов не узрел в тексте Кришевского тонкий штрих — «я не был свидетелем этих ужасов...» (он в это время находился в Керчи) — удивления более не вызывает, так как в ангажированности автора «Тавриды» сомневаться уже не приходится. Но следом господин Соколов обращается за помощью к упомянутой выше повести советского писателя Ильи Львовича Сельвинского «О, юность моя!», бывшего очевидцем и участником событий:
"В ... своём произведение Сельвинский упоминает и о решении заседавшего на «Румынии» революционного трибунала сжечь заживо одного из арестованных в городе офицеров:
«- Видали зверюгу? — сказал матрос и, глубоко затянувшись, тяжело выдохнул из ноздрей. — В топку его!».
Выражаю большую надежду в том, что после того, как ошеломлённые свидетельством дьявольской жестокости революционных матросов читатели придут в себя, у них окажется достаточно сил дабы познакомится с самой повестью Ильи Львовича. После фокусов с текстом Александра Малышкина я это сделал незамедлительно, тем более, что обе книги присутствуют в моей домашней библиотеке. И вот что обнаружил: корабли из Севастополя пришли в Евпаторию по просьбе местного комитета, потому как он оказался под угрозой уничтожения. Помощь опоздала: к её прибытию был зверски убит председатель Евпаторийского Совета Давид Караев — избит до полусмерти и похоронен живым — и расстреляны без суда и следствия несколько красногвардейцев, что и явилось причиной жестокого возмездия со стороны экипажей пришедшего подкрепления. Именно какой-никакой суд, а вовсе не бессудную расправу подробно описывает Илья Сельвинский, оказавшийся его невольным свидетелем:
«Группа матросов и кое-кто из евпаторийцев сидели за тремя столами...
Перед трибуналом стоял капитан Новицкий. Без кителя. В одной рубахе. Рядом с ним сторож «Виллы роз» старик Рыбалко.
— Ты самолично видел, как Новицкий убивал Караева? — спросил председательствующий матрос.
— Самолично, уверенно и печально ответил Рыбалко.
— Правду он говорит? — обратился председатель к Новицкому.
— Правду.
— Ну что же, товарищи. Дело ясное. Какой будет приговор?
— Колосник и в воду!
— Кто за?
— Ещё имею добавить, — сказал Рыбалко. — Когда уже Караева запихнули в мешок, этот Новицкий каак дасть ему заступом! Ей-богу! Вот вам истинный крест! Я и сейчас слышу... как оно там хрустнуло.
Эта подробность всех потрясла.
— А зачем же вы так? — тихо и страшно спросил председатель Новицкого. — Ведь он и без того был искалеченный.
Новицкий молчал.
— И закопали они его ещё живущего, — снова добавил Рыбалко, грустно качая головой.
— Видали зверюгу? — сказал матрос и, глубоко затянувшись, тяжело выдохнул дым из ноздрей. — В топку его!».
То обстоятельство, что автор из всего диалога использовал только последнюю фразу не удивительно — вырванная из контекста события она превращается в подтверждение его гипотезы. А если факты противоречат таковой — тем хуже для фактов — они с лёгкостью отметаются, что так же было им ранее продемонстрировано...
На этом я намерен завершить своё описание, с сожалением заметив — увы, чуда не произошло, «Посев» остался верен своим давним радикально-антисоветским традициям. Издательство вновь пополнило список своих изданий очередным бесполезным сборником мифов об «умученной большевиками России, которую мы потеряли».
Иногда я думаю — а может НТС по-прежнему находится на содержании враждебных нашей стране спецслужб?Ведь эти спецслужбы никогда не прекращали против нашей страны информационно-психологическую войну с циничным использованием, в том числе, и сложных моментов нашей истории...
Виталий Шеремет, специально для «Посольского приказа»